Наша блокада

Профессор Ленинградского политехнического института Владимир Андреевич Романов и его жена Софья Исааковна жили на Тамбовской улице, в доме № 17. Воспоминания этой семьи о блокадном времени сохранил и опубликовал их сын, поэт Андрей Романов.

Софья Исааковна Романова:
В доме графини Паниной

Уже второй год город был в кольце блокады. Самые тяжелые времена были позади. Зиму 41-го мы пережили, так как по чистой случайности не погибли наши два чемодана с продуктами. Не будь этих чемоданов, вряд ли бы я выжила, а уж о Володе и говорить нечего – мужчины были менее физиологически подготовлены к голоду.

Весной 1942 года я устроилась официанткой в столовую усиленного питания для переживших голодную зиму дистрофиков. Она открылась в доме Паниной, где был Клуб железнодорожников. Меня взяли, и я должна была принести сколько-то глубоких и мелких тарелок. Видимо, я еще не потеряла человеческого облика – те два чемодана помогли. Мне удалось устроить туда через поликлинику своего мужа, и он ходил в течение месяца в столовую обедать. Удавалось его немного подкормить.

Затем через три месяца столовая закрылась, и в том же подвале открыли дом отдыха для железнодорожников Дороги жизни. Я поступила туда библиотекарем. Библиотека была до войны очень хорошей и богато укомплектованной книгами. Было много старых книг и уникальных изданий. Основные помещения библиотеки не отапливались, и для мня выделили маленькую комнатку рядом с ними. Туда мною были перенесены самые ходовые книги, там была круглая печка, и было тепло. Если нужно было идти в фонд, то приходилось надевать пальто и брать с собой лампу.

Через площадку, против двери в библиотеку, был вход в столовую и кухню. Дом отдыха открылся, кухню затопили, и из нее через основные помещения библиотеки, непосредственно примыкавшие к ней, начали идти соблазнительные ароматы. Может быть, до войны эти кухонные ароматы и не казались такими чудесными, но когда я получала карточку служащего и была сильно истощена, запахи эти часто были для меня мучительными.

«Через площадку, против двери в библиотеку, был вход в столовую и кухню. Может быть, до войны эти кухонные ароматы и не казались такими чудесными, но когда я получала карточку служащего и была сильно истощена, запахи эти часто были для меня мучительными».

В доме отдыха по тем временам кормили прилично – о железнодорожниках заботились. Часть работников столовой усиленного питания перешли в новую кухню, и некоторых я знала. Немного это мне помогало. Но часть кухонной обслуги была новой, и мой интеллигентный вид для них был, вероятно, противен. Когда на раздаче работала Клава, то мне обычно удавалось получить целую тарелку каши. Эту кашу я, шмыгнув в свою комнатку, с наслаждением уплетала. Иногда удавалось принести что-либо и мужу.
Владимир Андреевич Романов:
Блокадный колодец

Мы с женой пошли на Камчатскую за водой. На санки поставили кастрюли и двинулись. На Камчатской был колодец.* Верхнее строение его было сломано на топливо, и осталось лишь жерло, покрытое наледью. Наледь на-поминала вулкан, в середине которого виднелось жерло колодца. И вот по этой наледи лезли люди с кастрюлями и старались впихнуть их в жерло. Они ползли, скользили вниз, снова ползли.

Те, кому удалось втиснуть кастрюлю в жерло, старались как-нибудь зачерпнуть драгоценной влаги и вытащить ее наверх. Я тоже принял участие в этом представлении – со стороны все выглядело довольно смешно.

И вдруг мне стало холодно, и я понял тогда, что это означает, когда кровь стынет в жилах. Жена сразу же бросила нашу затею с водой и повела меня домой. Дома уложила меня в постель, согрела в буржуйке воды и поставила грелку. Долго я не мог прийти в себя. Было это за неделю до нового, 1942 года.

Жена сходила в поликлинику и вызвала врача. Видите, какая была железная организация – поликлиника действовала, действовала почта. Врач пришла под вечер. Дистрофия второй степени. Надо то да се. Жена угостила ее горячим кофе, и «то да се» нашлось. Кагор оказался очень кстати – я получил бюллетень на месяц. Лежал с дистрофией в постели, а жена делала все, что нужно для обеспечения меня с тещей всем необходимым. Видите, какова была в это время роль женщины!

В конце января я уже настолько окреп, что стал выходить на улицу. Помнится, в один солнечный день я вышел на Тамбовскую, а затем прошел на Расстанную. В сторону Волкова кладбища идет народ и обратно идет тоже. Идут лишь женщины, и каждая тащит за собой саночки с какими-то длинными, белыми свертками. Свертки очень тоненькие. Что это? Уж не покойники ли? А обратно пустые. Знаете, сколько людей погибало в день? Самое большое – пятьдесят тысяч! Женщины стали умирать намного позже.

Источник: В. А и С. И. Романовы. Моя блокада, которой не было
// Второй Петербург. 2015. № 25 (Январь–март). С. 149–159.
В обработке О. А. Ясененко, 2021 г.

«Мы с женой пошли на Камчатскую за водой. На санки поставили кастрюли и двинулись. Верхнее строение (колодца) было сломано на топливо, и осталось лишь жерло, покрытое наледью. И по этой наледи лезли люди с кастрюлями и старались впихнуть их в жерло. Они ползли, скользили вниз, снова ползли. Я тоже принял участие в этом представлении. И вдруг мне стало холодно, и я понял тогда, что это означает, когда кровь стынет в жилах. Жена сразу же бросила нашу затею с водой и повела меня домой. Было это за неделю до нового, 1942 года».

* Возможно, это был не колодец, а прорванная подземная труба, по которой бежала вода.